зубы и не на таком.
— Она, кажется, не в начале года открылась, раньше.
Ивантеев только плечами пожал.
— Во всяком случае, я ее за хозяйку не принял, слишком уж суетилась. Как секретарша, да я ее скорее за секретаршу принял. Да и она сама мой заказ приняла и оформила, а потом, через пару дней так же мной занималась. Наверное, народу не хватало.
Я кивнул. Поблагодарил и стал прощаться. Ивантеев на прощание тряхнул руку, крепко ее пожал и снова сел, усердно доедая стылое мясо. Видимо, просто не хотел уходить вместе со мной. Я посмотрел в его сторону и отправился на телеграф.
За оставшуюся неделю я еще три раза звонил Оле, но все одно, беседовали мы мало и комкано. Будто стеснялась она меня. Или была погружена в работу, вот только как ни старался я узнать это, не удавалось. А последний раз и вовсе наговорили минуты на три — за ее спиной шептались и хихикали подружки, из тех, новеньких, которые она успела завести, но еще ни сама к ним домой, ни к нам не приглашала. К нам она и со старой работы не звала, верно, опасаясь, как бы я не перекинулся на кого другого. Может, обжигалась, спрашивать ее я не стал, даже по прибытии.
Вообще, приезд ее оказался каким-то странным. Мы с Михалычем прибыли в аэропорт, дождались рейса — вот не знаю, почему дворник увязался со мной. Когда самолет вырулил к трапу, подошли встречать. Оля сошла бледная, усталая, подхватила меня за руку и попросила взять такси. И летели тяжело и уже хочется поскорее вернуться домой. В пути мы больше молчали, она начала рассказывать о планах Ковальчука открыть банк — пока еще неясных — но быстро смолкла. Я начал расспрашивать ее, как там город на Неве, но она тоже проговорила быстро — устала. Работы немного оказалось, проглядывали отчеты, балансы банка, который так и не случился стать нашим партнером. Составляли речи для начальства, что уж совсем не по адресу и готовили доклады, собирали цифири. Вроде немного возни, а как после лютой проверки ОБХСС себя ощущала. И замолчала на этом.
Я ей рассказал про встречу с Викторией, про свои не слишком удачные попытки устроиться на работу.
— Время терпит и там, и там. Деньги у нас есть, пока проживем. Мне еще тринадцатую подкинут и премию за поездку, — она слабо улыбнулась. — Не горюй, зая, во всем надо видеть плюсы.
— Как оптимисту на кладбище, — не слишком удачно пошутил я. Оля улыбнулась.
— Примерно так. Викторию я знаю, раз ты ее соблазнил нарядом, еще может одуматься. Женщина переменчивая, и в себе и в мужьях.
— Мне кажется, у нее кто-то такой был, от которого она до сих пор в себя придти не может. Или от разрыва с которым или… не знаю, словом, что с ним, но мне так показалось.
— Почему ты вдруг так решил? Хотя да, версия толковая.
— По одежде. Ты ж знаешь, я в этом деле специалист, а не в женщинах.
— Знаю уж, — она слабо взъерошила мои волосы. Снова попыталась улыбнуться. — Наверное, ты прав.
Я еще хотел ее спросить о брате подружки, но не стал — Оля как пришла домой, сразу засела в ванную и потом уже весь оставшийся вечер сидела у электрофона, слушая Баянову. Спать залегла рано, вставать надо ж, это я безработный, небось, из режима выбился.
А ведь оказалась права, выбился. Не сразу понял, куда Оля собирается в такую рань. Она поцеловала мою не слишком бритую щеку — вчера запамятовал — и поспешила уйти.
В последующие дни у нас как-то разладилось. Вроде бы и не виделись всего-то на две недели, а будто вечность прошла. Или словно каждый в эти четырнадцать дней прожил полноценную жизнь, в корне переменившей и принципы, и отношение к партнеру. Мы как-то разъехались, хотя и продолжали все делать вместе — есть, спать, ходить после ее работы, уже только ее, в кино или гулять, если морозная погода позволяла. Разбирали теперь уже редко получаемые с «Асбеста» снимки новых или старых документов, а иногда проглядывали негативы, вернее, я больше проглядывал, а она стояла чуть в стороне, смотря на то, что я делаю.
Потом, это случилось в самом конце ноября, по телевизору, включенному зачем-то Михалычем, стали передавать срочные новости и крутили их практически весь день. Азербайджан сотрясли погромы, случившиеся в один день в десятке городов и городков республики — о жертвах не сообщали, но понятно, что их число превышало все мыслимые пределы, посему и старались ведущие вопрос не поднимать, вообще, затушевать его, вот только получалось плохо. Оставшимся в живых не аборигенам молодчики предлагали собираться и выматываться из АзССР, если хотят мира и процветания, иначе за ними придут второй раз и тогда пощады уже лучше не ждать. Армения отреагировала моментально — на следующий день видные партийные чины республики, а не какие-то гопники с дороги, выехали в села и поселки, заселенные преимущественно азербайджанцами и в приказном порядке велели выматываться немедля, дав минут эдак пятнадцать на сборы.
В конце недели на происходящее отреагировали и на самом верху. В ряде районов АзССР ввели чрезвычайное положение, подтянули внутренние войска и технику. Вот только процесс оказался запущен, перекрытые насмерть дороги открылись ненадолго, пропуская десятки тысяч людей, потянувшихся в ту или другую сторону границы. Хуже всего пришлось Нахичевани, анклаву Азербайджана, оказавшейся в блокаде Армении.
А тем временем, обе стороны спешно собирали войска, присягнувшие на верность Верховным Советам той или иной республики, расформировывали ополчения, вливая их в войска, подтягивали солдат и бронетехнику, всю, что имелась в наличии у республик, к границам, ставшим за короткое время вполне осязаемыми. До гражданской войны оставался один выстрел. Но пока враждующие стороны от него еще воздерживались, чего-то ожидая. Возможно, новых сил и средств.
Михалыч весь первый день и последующие смотрел телевизор, я тоже почти никуда не выходил, поглядывая на происходящее. Наконец, он не выдержал и спросил:
— Все, Союз дожил до новой гражданской. Что же теперь?
Он посмотрел на меня, лицо растерянное, бледное. Не верил происходящему. Не понимал, нет, понимал, ибо трезво оценивал случившееся, видел, какая лавина собралась, чувствовал, что не хватает одного камня, чтоб ее обрушить. И ждал моего ответа.
Я устало мотнул головой.
— Не знаю, Михалыч. Черт с ними, надоели, пусть сами разбираются. Достали уже, невыносимо достали, пропади они пропадом.
Сорвался с места и ушел к себе. Долго сидел, не зная, ни что сказать, ни как. Вернулся к соседу, попробовал извиниться. Он на меня странно посмотрел, плечами пожал.
— Да ты ж не
